A summer day
Has rain or sun,
But either way
I find it fun.
To stand in rain
That/s pouring down
Or lie in sun
That paints me brown.
В летний день
Бывает дождь или солнце.
Но в любом случае,
Это весело.
Стоять под дождем
Который с неба льет,
Или лежать под солнцем,
Загорать.
Grecian Urn” by John Keats (1795-1821)
Thou still unravish’d bride of quietness,
Thou foster-child of silence and slow time,
Sylvan historian, who canst thus express
A flowery tale more sweetly than our rhyme:
What leaf-fring’d legend haunts about thy shape
Of deities or mortals, or of both,
In Tempe or the dales of Arcady?
What men or gods are these? What maidens loth?
What mad pursuit? What struggle to escape?
What pipes and timbrels? What wild ecstasy?
Heard melodies are sweet, but those unheard
Are sweeter; therefore, ye soft pipes, play on;
Not to the sensual ear, but, more endear’d,
Pipe to the spirit ditties of no tone:
Fair youth, beneath the trees, thou canst not leave
Thy song, nor ever can those trees be bare;
Bold Lover, never, never canst thou kiss,
Though winning near the goal yet, do not grieve;
She cannot fade, though thou hast not thy bliss,
For ever wilt thou love, and she be fair!
Ты все еще не нравишься невесте тишины,
Ты, воспитатель тишины и замедленного времени,
историк Сильвана, который, таким образом, может выразить
Цветочную сказку более сладко, чем наша рифма:
какая легенда о лепестках преследует твою форму
Божеств или смертных, или того и другого,
в Темпе или в долинах Аркадия?
Что это за люди или боги? Какие девицы?
Какое безумное преследование? Какая борьба бежать?
Какие трубы и тембры? Какой дикий экстаз?
Слышавшие мелодии сладкие, но эти неслыханные
слаще; поэтому вы мягкие трубы, играйте;
Не к чувственному уху, но, более подтянутому,
Труба к духовным частушкам без тона:
Яркая юность, под деревьями, ты не можешь оставить
Песнь Твою, и никогда не могут быть такими деревьями;
Смелый любовник, никогда, никогда не можешь поцеловать,
Хотя побеждать рядом с воротами, не горько;
Она не может исчезнуть, хотя у тебя нет твоего блаженства,
Навсегда любишь, и она будет справедлива!